III
Двери дворцов — из чистого золота,
Лестницы — из серебра, а внутри
Богатство и роскошь, и в каждом чертоге
Комнат ровно семьдесят три.
В каждой из комнат — ковры да паласы,
Утварь затейлива и пестра,
А что за кровати! Таких не сделают
Даже варшавские мастера!
Перины, наволочки, покрывала —
Из бархата, шелка, тафты цветной,
И даже у маленьких самых подушек
Обшиты края каймой кружевной.
А уж до чего кружева красивы —
Цветистее радуг, нежней паутин,
Сюда привезти бы их — можно свободно
По десять рублей продать за аршин!..
И всю эту роскошь ясно представив,
«Уф-ф!» — глубоко вздыхает купец,
Мечтать продолжает Сафа полусонный,
И вот он приходит к чему, наконец:
«В один из таких дворцов чудесных,
Конечно, и я попаду, умерев, —
Познаю бесчисленные наслажденья
Средь райских садов и небесных дев!»
Сквозь дрему Сафа все яснее видит:
Пред ним уже небо, а не земля, —
Врата золотые открыв, он вступает
В серебряный сад, говорит: «Бисмилля!»
Толпою спешат к нему райские девы,
Купец их считает: семьдесят три.
«Здравствуй, почтенный Сафа, наконец-то! —
Они кричат. — На нас посмотри!»
И лезут к нему, серебристо смеются,
Кивают и машут — к себе зовут,
А те, что удачливей да побойчее,
Уже под ручки его берут.
Спорят, ревнуют Сафу друг к другу,
И каждая тянет его к себе,
И тает купец, с восторгом внимая
Любовной, сладостной их мольбе:
«Семь тысяч лет мы тебя ожидали!
Пойдем ко мне!» — так они говорят.
«Нет, лучше ко мне! Мое угощенье
И ласки мои оцени!» — говорят.
Другие красавицы им возражают:
«Он общий любовник наш!» — говорят.
«Всех перепробуй — и скажешь, какая
Слаще из наших чаш!» — говорят.
Теснятся к нему, за рукав хватают,
Ласкают, спешат себя предложить.
Другие ревнуют, а третьи горюют:
«Вдруг не захочет со мной пожить?..»
Сафа растерялся — решить не может:
Что ему делать, с какой пойти?
Одна другой прелестней красотки,
Любая способна с ума свести.
Кроме двух жен — молодой и старой,
Немало женщин в былые дни
Имел наш Сафа, — но разве сравниться
С девами райскими могут они?
Подумал купец — предложил красоткам:
«С кем я пойду, пусть решит шабага, —
По очереди за веревку хватайтесь,
Посмотрим, чья будет последней рука!
Все вы красавицы, всех вас желаю —
Так и скажу вам начистоту!
И вправду: какими словами опишешь
Всю вашу прелесть и красоту?» —
Так наш купец говорит, стараясь
Свой ум и воспитанность показать,
Торговые сделки да плутни вспомнив,
Гурий он учит, как жребий бросать.
Послушав его, одна из красавиц
Скорей побежала в дворцовый покой.
(Не помню: не то ее звали Дильбарой,
Не то Асмой, не то Мастурой).
Миг — и опять она появилась
С атласною длинною лентой, — и вот
Торопятся девы за ленту схватиться,
Толкаются, спорят: «Нет, мой черед!..»
Их белыми ручками в ярких браслетах
Унизана длинная лента вся.
«Достался бы мне!» — волнуются девы,
Молясь, об удаче судьбу прося.
С их нежных рук Сафе прямо в душу
Лучи струятся — чисты, ярки.
Одна за другой ухватились за ленту
Все семьдесят три прелестных руки.
Волнуясь, спеша, за полоску атласа
Девы берутся опять и опять…
Асме-красавице честь досталась
Первой Сафу-эфенди принять.
Сначала все гурии остальные
Как будто совсем посходили с ума —
Горюют, завидуют, плачут, ревнуют:
Какая счастливица эта Асма!
Но вскоре, судьбе решив покориться,
Утихла толпа обольстительных дев,
Сафу подняла — и к Асме в покои
Его понесла под заздравный напев.
На светлых, ласковых ручках гурий
Важно покачивается купец,
В покои вошел — и застыл в изумленье,
Настолько внутри роскошен дворец.
Такого убранства, приема, почета
Даже в Макарьевке он не знал,
Когда к Апипе, к Камале он ездил —
По триста рублей у них оставлял.
Такого не видел ни на банкетах
У богатейших купцов-воротил,
Ни в самом разгаре Курбан-байрама,
Когда с гостями дома кутил.
А райские девы твердят ему хором:
«Ты — наш любимый, наш господин!
Лишь для тебя мы живем на свете,
Нам всем желанен лишь ты один!
Семь тысяч лет мы тебя ожидали,
А встретились только сегодня с тобой, —
Да, лишь сегодня ты нас удостоил
Счастья узреть тебя, дорогой!
О всех мы благих делах твоих знаем —
О всех пирогах, что дарил ты муллам,
О всех медяках, что в дни рамазана
Ты раздавал, как велит наш ислам.
Мы видели, как ты бросал копейки
Сироткам, старухам у входа в мечеть,
Чтоб рай заслужить, иногда, расщедрясь,
Давал серебро, а не только медь.
В «святую тетрадь», что ангелы пишут,
Все жертвы, молитвы твои внесены,
Все постные дни, все строчки Корана,
Что были тобой за столом прочтены.
Мы слышали: после еды смиренно
Всегда ты местечко в раю просил,
А собираясь аллаху молиться,
Всегда кумган с водой приносил.
За это усердье, за эту святость
Сегодня с тебя все грехи сняты,
И с честью в чудесный дворец небесный
Сегодня по праву вступаешь ты.
Мы, семьдесят три красавицы райских,
Тебе отныне служить должны —
Тебя будем чтить, тебя познакомим
Со всеми усладами райской страны.
Увидишь, как будет Асма-чаровница
Тебя ублажать и ласкать сейчас,
Потом у других ты в гостях побываешь —
Ласки познаешь каждой из нас!..»
И радуются, и смеются красотки,
Подходят к властителю своему,
«Твои мы рабыни!» — купцу повторяют,
Почтительно руку целуют ему.
Сафа доволен, взирает гордо,
«Спасибо!» — красавицам молвит он
И в эти минуты себя ощущает
Ханом, имеющим сотни жен.
А гурии, кланяясь, счастья желая,
Его оставляют вместе с Асмой,
И вот наконец-то друг против друга
Сидят они в комнате расписной.
Сафа изумлен, восхищен, взволнован,
Весь в наслаждении тонет он,
Как в зеркале, в ясном лице этой пери
Он сам и восторг его отражен.
Ах, как мила, как свежа! Бутона
Едва раскрывшегося свежей!
Да, райская гурия — это гурия,
Кто на земле сравнился бы с ней?
Как яркий цветок красны ее губы,
Щечки — как яблочки, брови дугой,
И как сочетаются ласка, учтивость
С юной, прелестной ее красотой!
Конечно, видал он и раньше красоток, —
Да не одну, а десятки видал,
Бывало, не раз забавлялся с ними,
Не раз в их кругу кутил-пировал.
Умел оценить он их страсть и нежность,
Умел насладиться ими сполна…
Но как Асму описать словами —
Всех женщин земных затмевает она!
Сафа с чего и начать не знает,
Глядит, как сияет ее краса,
Как вьется коса, как блестят и манят
Ее таинственные глаза.
Тогда, как чудесный жемчуг сверкая,
Первою заговорила Асма:
«Любимый! — сказала. —
О, сколько столетий
Мы ждали тебя, сходили с ума.
О славе твоей услыхав, мы мечтали:
Когда ж он придет? — так она говорит. —
Мы жили в тоске, и задолго до встречи
Была я в тебя влюблена! — говорит. —
Как только тебя я узрела впервые,
Исчезли печаль и тоска! — говорит. —
Торговцу почтенному быть подругой
Поистине честь велика! — говорит. —
По слову аллаха на свет родилась я
И лишь для тебя создана, — говорит. —
Тебе предназначена я от рожденья,
Не веришь — взгляни!» — так она говорит.
И нежные, белые, пухлые ручки
Сафе на колени она кладет
И смотрит в глаза с улыбкой лукавой,
Смотрит — как будто ответа ждет.
Сжимает Сафа эти белые ручки,
На них все внимательнее глядит —
Глазам не верит: ну что за чудо,
Что за восторг, что за дивный вид!
На нежных руках — письмена золотые:
«Этою девой владеет Сафа».
«Хвала аллаху!» — Сафа воскликнул,
Желанные эти прочтя слова.
Вот это жизнь! Да за жизнь такую
Не жаль все земное добро променять,
Все деньги, добытые долгой торговлей,
Не жаль пригоршнями расшвырять.
От радости встречи с такой красоткой
Пить да кутить можно целые дни,
Не грех целовать ей не только пальцы,
Но даже коленочки, даже ступни.
Да, за такую и днем и ночью
Можно аллаху хвалу воздавать,
Баранов жертвенных резать за год
Раза четыре, а то и пять…
«Как в рай легко я попал! В воротах
Мункир-Накира не повстречал,
Через Сират не пришлось пробираться,
Что волоса тоньше, острее меча.
Махшар миновал я — никто и не думал
Читать бытия моего тетрадь, —
Молитвы да милостыни, как видно,
Мне помогли этих бед избежать.
Кто был на земле удачлив и счастлив,
Тот будет счастлив и в небесах:
Видать, и в раю помогла мне удача —
Не вспомнили здесь о моих грехах!
Что было б, если бы здесь узнали
О всех делишках моих земных?
Что было б, если бы мне сказали:
А ну-ка, признайся в грешках своих!
Если б узнали здесь, как, бывало,
В публичных домах я деньгами сорил,
Как я форсил, как спаивал девок,
Чтоб утолить свой греховный пыл!..»
Сафа погружен был в эти раздумья,
Но легкий знак Асма подала —
И тотчас атласная дрогнула штора
И на две стороны поплыла.
За пестрою ширмой в восточном стиле
Открылся пышный, просторный зал,
А в глубине разноцветного зала
Кровать широченную он увидал.
Ковры, покрывала, цветные подушки,
Повсюду золото, бархат, атлас,
И длинный стол посредине зала,
А под столом — персидский палас.
Чего только нет на столе роскошном —
По-царски богат он, красиво накрыт:
Любые напитки, редчайшие яства,
Посуда узорная так и блестит.
Не сосчитать самых разных закусок —
Да их не меньше тысячи тут!
Сафа с удивленьем глядит: ни разу
Не видел он многих из этих блюд.
Вдоль стен — цветы пламенеют в вазах,
От их пестроты даже режет глаза,
А между цветами — пташки-малютки
Свистят-поют на все голоса.
Весенние, сладостные ароматы
Переполняют весь зал большой.
Едва в этот зал чудесный заглянешь,
Туда устремляешься всей душой.
Сафа стоял в немом восхищенье,
Но за руку гостя Асма взяла,
«Прошу вас, мой эфенди!» — сказала
И к праздничному столу повела.
А на столе — и вина, и фрукты,
И жареной дичи гора блестит, —
При виде таких угощений обильных
Огнем разгорается аппетит.
Сафа, себе уже зная цену,
С важностью сел во главе стола, —
Теперь у него не осталось сомнений,
Что райская жизнь, наконец, пришла.
Бриллиантами блещущий, в тонких узорах
Взяла Асма золотой бокал,
Бутыль наклонила, — в чеканном бокале
Райский напиток хмельной засверкал.
Потом такой же бокал достала,
Напитка такого же налила, —
Один бокал Сафе протянула,
Другой, улыбаясь, себе взяла.
Сафа и Асма, друг на друга глядя,
Бокалами чокнулись — дивный звон!
Выпил купец ароматную влагу
И сладостью был ее поражен.
Коньяк, шампанское лучших марок
Ничто перед райским этим вином!
( — Какую же дрянь, — наш купец подумал, —
Мы пили когда-то в мире земном!)
Асма наливает все новые вина,
Сафа все пьет за бокалом бокал, —
Все больше начал хмелеть почтенный,
А вскоре и вовсе хорошим стал.
Сидит он, закусывает понемногу,
И снова пьет, и все горячей,
Все громче, о прежних днях вспоминая,
Хвастаться начинает ей:
«Не знаешь ты, свет моих глаз, не знаешь,
Как жил на земле я, — он говорит, —
Удачлив я был, и моя торговля
Шла все веселее, — он говорит. —
Построил дом себе двухэтажный,
Ездил на самых лихих рысаках,
Расчетлив был, — но приеду в Нижний,
Сорю деньгами, как вертопрах.
Если бы в мой магазин заглянула,
С ума ты сошла бы, радость моя, —
Ведь несколько тысяч рублей доходу
С него имел каждый месяц я!
Приказчики, слуги передо мною
Ходили послушнее, мягче котят,
В контору не смели войти без спросу,
Ловили каждый мой знак и взгляд.
А на моей кожевенной фабрике
Было рабочих не меньше ста, —
Меня увидев, кланялись в пояс,
Боялись, что выгоню за ворота.
Кто ленится или хоть косо взглянет,
Такого сейчас же гоню взашей,
А вместо него на это же место
Другого беру, чтоб работал бойчей.
Еще бы! Перед моим богатством
Был жалким мусором этот сброд, —
Прогнал одного — и сейчас же новый
Меня, сняв шапку, ждет у ворот.
Я был один, а их — сколько хочешь,
Не смели они и зайти в мой дом,
Когда я сердился, не раз угощал их
Отборною бранью да кулаком.
Зато муллы мой дом посещали,
Порой собирал и родню я свою,
И гости больше всего хвалили
Мои беляши да губадию.
Вот рай земной!..
Хоть и здесь, на небе,
Имеется все для услады души,
Но к этим закускам добавить не худо
Губадию бы да беляши!
Эх, дорогая Асма, если мог бы
Тебе показать я наш мир земной,
Губадией бы да беляшами
Тебя угостил, ангелочек ты мой!
Ей-богу, язык бы ты проглотила!
Всех райских закусок они вкусней…»
Сказал — и еще осушил стаканчик,
Сопя и рыгая, сидит перед ней.
Спросила Асма:
«А еще что ты делал?»
И, громко икнув, ей Сафа в ответ
Промолвил ворчливо: «Всего не расскажешь,
Да и тебе не понять, мой свет.
Вот например: чтобы сбыть подороже,
В Москву я товары возил не раз,
С Саввой Морозовым да с Ивановым
Там я беседовал с глазу на глаз.
Ну и богаты они, иноверцы!
Считай их богатства — с ума сойдешь!
Мильонами смело ворочать привыкли,
Такой размах, что бросает в дрожь.
Хотя и урусы они, но в торговле
С такими дела хорошо вести, —
Сколько просил я, давали товаров,
Любой, кто с деньгами, у них в чести.
Одно только жаль,
Что сейчас, наверно,
Они в преисподней — на самом дне.
Я здесь, в раю, купаюсь в блаженстве,
Они же страдают в адском огне.
Таким искусным, таким богатым,
Таким почтенным — и так страдать!
Ужель не могли поладить с аллахом,
Понять и признать его благодать!
Зря пропадают теперь! А если б
Им дал мусульманскую веру аллах,
Клянусь, ты бы тоже их полюбила
И жили бы с нами в этих дворцах!..»
Асма тем временем чуть погрустнела,
С другим вином бокал налила:
«А женами был ты своими доволен?» —
Вопрос загадочный задала.
Сафа поперхнулся от удивленья,
Одним глотком осушил бокал,
Похмыкал да покрутил головою,
«Зачем ты спросила о них?» — сказал.
«Я только так, безо всякой цели,
О женах земных любопытно узнать…»
Сафа помрачнел — и нехотя начал
О прежних днях вспоминать опять:
«Эх, друг мой Асма, не спрашивай лучше,
Про них поскорее забыть я готов!
Ты — словно лучший бархат, они же —
Как жалкие коврики из лоскутов.
Да ладно…
Хватит о них рассказывать!» —
«Ах, эфенди, расскажи чуть-чуть!..» —
«Ну вот: целоваться такая полезет,
Хочется сплюнуть да отпихнуть!..»
«Зачем же тогда вы с ними живете,
Если они так противны вам?
Губить свою жизнь ради жен немилых
Разве предписывает ислам?»
«Но мы ведь не для любви их держим,
А чтоб занимались хозяйством они,
Бывает и так, что женятся ради
Большого калыма, богатой родни.
А если жена уж очень обрыдла,
Ее нетрудно и прочь прогнать, —
Для этого требуется всего лишь
«Хорам! Талак!» три раза сказать.
Земные женщины очень быстро
Стареют и вянут, радость моя,
Поэтому их и меняют часто,
Поэтому дважды женился и я.
Жены у нас после первых же родов
Вянут быстрее осенних цветов,
Не то что вы, небесные девы,
Прекрасные и через много веков!..»
Хмелел все сильнее Сафа, все чаще
Вино проливать, расплескивать стал,
Но, опьянения не замечая,
Пить продолжал за бокалом бокал.
Развеселился, в румяные щечки
Стал целовать красотку Асму.
«Спой-ка мне что-нибудь!» — попросил он,
Песен теперь захотелось ему.
В просьбе такой своему господину,
Конечно, Асма отказать не могла,
Петь начала — протяжной, красивой,
Но незнакомою песня была.
Купцу не по вкусу пришлась эта песня —
Неужто других не поют в раю?
«Неплохо поешь!» — похвалил он ворчливо,
И гурия песнь продолжала свою.
То ли мотив чересчур был сложен,
То ли не все понятны слова, —
«Лучше б «Ибрая Касимского» спела
Иль «Баламишкина», — думал Сафа.
Послушал, послушал Сафа это пенье,
Махнул рукой, покачал головой:
«Давай-ка, Асма,
Спою тебе песню,
Какую любил я в жизни земной!..»
Взял он бутыль — осторожно, долго
В хрупкий бокал вино наливал
И вроде бы в знак уваженья большого
Перед Асмой поставил бокал.
Запел, пригорюнясь:
«На дне стакана
Оставил богатство свое и честь…»
Но тут же начал другую песню:
«У русских любимое имя есть…»
Голосом грубым, противным, хриплым
Песню свою дотянул он с трудом,
«Жалко, ни скрипки нет, ни гармони!» —
Так, помолчав, проворчал потом.
Сидел он, любезничал с райской девой,
Вдруг крики и брань во дворе услыхал.
«Что это значит? — купец удивился. —
Ужель и в раю бывает скандал?»
В окошко он глянул — глазам не верит:
Какой-то весьма почтенный на вид
Праведник старый, пунцовый от злости,
Гильманов и гурий громко бранит.
А гурии просят его, умоляют,
Ластятся, вьются вокруг старика:
«Ах, наш эфенди!.. Успокойся, почтенный!.
Вот наш дворец, отдохните пока…»
«Ба-ба-а!.. Да ведь это ж старый знакомый
Дивится купец. — Это наш Махмут-бай!..»
А тот все бранится да машет руками,
Орет на весь необъятный рай.
Бесится, будто с цепи сорвался,
И, видя, что все нарастает скандал,
Сафа, позабыв про свою красотку,
К нему из дворца своего побежал.
Расталкивая перепуганных гурий,
Дрожащих гильманов и прочий сброд,
Пробился Сафа к своему знакомцу,
По имени громко его зовет.
Тот сразу смолк, а Сафа с поклоном
Приблизился к старому богачу:
«Что с вами, Махмут-агай почтенный?
От всей души вам помочь хочу!»
«Хвала аллаху, мы в рай попали, —
Так отвечает ему Махмут-бай, —
Здесь все должно быть к нашим услугам,
На то ведь и существует рай.
В моем дворце эти райские дуры
Устроили пир на тридцать три дня,
Но та, что мне больше всех приглянулась,
Упрямиться стала, не слушать меня.
И мало того: ничуть не стесняясь,
Какой-то гильман — молодой нахал
Под ручку берет ее и уводит, —
Когда-нибудь ты о таком слыхал?
Сущий грабеж! Ты сам посуди-ка:
Мои эти девки и мой дворец,
А он среди бела дня беспардонно
В мои владенья залез, наглец!
Видно, не знают здесь, что при жизни
Ворочал мильонами я рублей,
Весь мир завидовал да удивлялся
Богатству, удачливости моей.
Тысячи мастеровых да рабочих
Трудились на фабриках у меня,
И ни один не смел даже пикнуть —
Крепкой была моя пятерня!
Не то что купцы — хазраты, ишаны
Спешили исполнить волю мою!
Кто ж смеет такую, как я, персону
Не уважать в небесном раю?
А сколько лет в городскую думу
Я избирался от мусульман,
В городе все, что хотел, то и делал,
Могуч был, как настоящий хан.
Зятья да сватья на теплых местечках
Всегда мою выгоду берегли, —
И все они миллионерами жили,
Миллионерами в рай ушли!
Риза-казый в знаменитой книге
Кого-то из нашей родни назвал!
Когда Вали Яушеа, зять мой, умер,
Статью написал почтенный Баттал!
Не раз к губернатору приходил я —
Просил за друзей, за свою семью…
Меня, с кем беседовал сам губернатор,
Как смеют не уважать в раю?..»
И, гневом пылая, багровый от злости,
Ушел из чертогов своих Махмут-бай,
Свой райский наряд из белейшего шелка
Сорвал и отбросил — к чертям этот рай!