XXII
Пришла осень. Хлеб в полях убрали и давно свезли на гумно. Часть хлеба была обмолочена и ссыпана в амбар.
В былые времена по окончании уборки хлеба обычно начинались разговоры о том, что пора, дескать, везти хазрету гушер. Не проходило и недели, как мы с отцом насыпали два мешка отборной ржи и отправлялись в дорогу.
Завидев нас, хазрет радовался, уводил отца пить чай и хвалил меня. Отец, довольный тем, что исполнил свой долг, с достоинством входил в дом хазрета. Затем хазрет читал молитву, и мы возвращались.
Не отставал от нас в исполнении этой повинности и дядя Фахри, он прилежно свозил «десятину» на гумно хазрета.
В этом году не было даже и разговора о гушере, несмотря на то, что уборка хлеба и вывозка его на гумно были закончены. Когда мать напомнила было об этом, отец резко оборвал ее.
— Я жалею, что до сих пор возил гушер этому обрубку мяса, — сказал он. — Уж лучше я помогу какой-нибудь сироте или отдам на лечение Галимэ…
И действительно, теперь отец смотрел на хазрета и всех хальфа без прежнего почтения. Напротив, они казались ему теперь существами, способными только губить людей. После того как хазрет превратил Галимэ в посмешище для людей и я слышал доносившиеся из хлева гадкие, грязные слова хальфа, мне окончательно опротивело медресе, я и видеть его не хотел.
Как всегда после окончания летних работ, и в этом году в наше медресе стали сходиться шакирды из других деревень. Ребята нашей деревни возобновили учение.
У нас тоже возник разговор о медресе.
— Ну, балам, наступило время учебы. Что ты будешь делать? — спросил отец, словно предоставляя мне самому право решать.
Я ответил, не задумываясь:
— Я не пойду в медресе нашей деревни!
Отец немного подумал и сказал:
— Ладно. Я и сам не хочу оставлять тебя здесь. В этом году пойдешь в городскую школу. Там все по-другому. Сил на это, я думаю, хватит.
Я был безмерно обрадован. В моей душе все еще звучали слова: «Пойдешь в городскую школу». Чувствуя себя так, будто я избавился от чего-то тяжкого и гнетущего, я поспешил сообщить своим товарищам об отъезде в город. Эта весть быстро распространилась по деревне и дошла до хазрета. Встретив однажды отца, хазрет сказал ему:
— Вы, оказывается, забираете Гали из моего медресе и отравляете в город. Если это правда, нет вам моего благословения на это…
Выслушав ответ отца: «Да, мы думаем сделать так», — хазрет злобно проговорил:
— Да почернеет у него лицо! Да будет он предан анафеме! Ведь один из вас уже выступил против шариата, за что был проклят и поражен бесами!
Но отец не смолчал и резко ответил хазрету:
— Вы повинны в том, что наша Галимэ погибает. Если твои пожелания сбываются, исправь своего горбатого сына, приведи его в человеческий вид, а то ходит по деревне, как шайтан!
Когда отец, возвратившись домой, рассказал о своей ссоре с хазретом, мать испугалась.
— Ох, как бы его проклятье не исполнилось! — воскликнула она.
Отец все еще был разгневан.
— Пусть его благословение останется при нем! — горячился отец. — Пусть исправит своего горбатого шайтана! Пусть не держит свою остабикэ, как собаку, на кухне. Если бы он был хорошим человеком, то не имел бы четырех жен! Поедем через неделю, нужно готовиться, — продолжал отец, глядя на меня, и приказал ускорить отъезд в город.
Мать не возражала и согласилась отпустить меня. Дело зашло далеко, и я теперь с радостью и уверенностью думал об отъезде. «Поеду в город, там буду учиться, — радовался я. — Уйду от здешней темной жизни!»