XV
В родную сторону…
Осенью 191… года вышел приказ о демобилизации солдат, призванных в 190… году.
Долгожданное известие безмерно обрадовало солдат, лишенных свободы в течение нескольких лет.
Только отупевшие от казарменной жизни, от зуботычин, от унылой муштры и «словесности» солдаты, послушные начальству и не сознававшие, кому они служат, восприняли это известие как милость царя и его сановников.
Те же, кто начинал понимать действительность, кто осознал, что служат они по принуждению, вопреки своему желанию и интересам, радовались, зная, что вырвутся из солдатского рабства, и мечтали о свободной жизни.
Длинный железнодорожный состав останавливался не только на больших станциях, пропуская скорые поезда, он часами простаивал на захудалых разъездах и полз, медленно поскрипывая теплушками, битком набитыми солдатами, которые по-разному мыслили, по-разному радовались и печалились.
Когда поезд, миновав мост и окраину города, впервые вышел в открытое поле, солдат обуяла неописуемая радость. Некоторое время они не могли отвести глаз от быстро меняющихся картин живописной украинской природы. Замелькали, как и несколько лет назад помещичьи усадьбы и леса, их необозримые поля, а рядом с ними — села с многочисленными белыми мазанками под соломенными крышами.
Чем дальше уходил поезд, тем вольготнее становилось на сердце, словно и тело освободилось из заточения и душа вырвалась из тягостных оков. Солдаты мечтали о будущем.
Одни строили радужные планы. Другие мысленно рисовали себе родную деревню и встречу с близкими. Третьих постоянный контраст между богатством помещичьих угодий и нищетой деревень возвращал к тяжелым картинам прошлого, и они говорили о земле, о людях, которые хотят изменить несправедливый порядок. Те, чьи родители жили в нищете и убожестве, задумывались над тем, как с возвращением домой вырваться из тисков нужды и бесправия. Им ясно представилась безотрадная жизнь в деревне, жизнь, которой не миновать: безземелье, отсутствие скота, нужда и голод, подступающие со всех сторон, как свора собак. Им представилось, что крытые соломой родительские дома совсем покосились за эти годы, стекла окон разбиты и окна затянуты бычьими пузырями, а любимая мать в рваной одежде похожа на нищенку.
Так, возвращение в родные места и радовало солдат и тревожило, заставляя глубоко задумываться.
В ту далекую пору, когда призванный на солдатскую службу Вахит проезжал по этим местам, даже не зная толком, куда их везут, когда он встретился с черноволосым весельчаком Нури Сагитовым, в ту пору все было яснее и проще. Хотя впереди была долгая солдатчина, Вахит представлял себе, как, отслужив положенный срок, он приедет домой, вернется в медресе, чтобы очистить душу от «пребывания в рабстве у кяфиров», обновит свои знания, станет муллой в какой-нибудь деревне и будет жить, почитаемый народом, получая гушер и садака, разъезжая по обедам, и как женится вскоре на красивой девушке.
Но со временем эти мечты потеряли свою привлекательность, они разрушались по мере того, как Вахит поднимался на более высокие ступени жизни. Место прежних сладостных мечтаний, совсем вытеснив их, заняли другие думы, и, возвращаясь на родину, Вахит не ощутил того радостного волнения, какое он предвкушал некогда. Он беседовал с товарищами о земле, о тех, кто прибрал ее к рукам, о несправедливом устройстве жизни и в этих разговорах коротал время, заполняя опустевшие уголки своей души.
А длинный состав солдатских теплушек все полз и полз вперед, оставляя позади себя города и села. Приближаясь к своим деревням, солдаты сердечно прощались с товарищами, с которыми много лет делили армейские тяготы, и высаживались на маленьких станциях. И поезд продолжал двигаться вперед.
Подъехав к городу, из которого несколько лет тому назад он со своими односельчанами отправился на солдатскую службу, Вахит простился с товарищами и, уговорившись о переписке, сошел с поезда. Вахит пробыл в городе несколько часов, нашел своих земляков, вместе они сели в телегу, запряженную худой лошаденкой, и покатили тряской дорогой в свою деревню.
Едва город скрылся в холмах, потянулись деревни, лежащие по берегу реки или у подножья лесистых гор. Вымокшие под долгими осенними дождями, эти деревни показались Вахиту жалкими, унылыми и словно вымершими. Застывшие высоко над домами колодезные журавли почему-то напомнили Вахиту манжаник, о котором он читал в медресе, а коромысла, на которых женщины, съежившись под осенним дождем, несли воду от реки, напоминали лук и стрелы — это «грозное», как уверял хазрет, оружие войны. Редкое и слабое жнивье на полях, изрезанных на мелкие клетки, словно говорило о тяжелой жизни их владельцев.
Миновав несколько деревень, живущих одинаковой жизнью, с виду похожих одна на другую, Вахит и его товарищи приблизились к своей родной деревне. Только теперь, завидев родную деревню, Вахит заволновался и пристально смотрел вперед, словно не веря тому, что он возвращается домой. Раньше, когда Вахит смотрел на свою деревню с ближайших холмов или от излучины реки, она казалась ему красивой, но теперь представилась неказистой, убогой, как низкий хлев, готовый вот-вот рухнуть на землю. Минарет мечети, прежде как будто высокий и величественный, покривился, замшел, крыша его заржавела, и весь он был похож на столб, готовый свалиться на головы верующих. Изгородь вокруг деревни покосилась, ворота повисли на ржавых, срывающихся петлях, как паутина в заброшенном доме.
Едва они въехали в деревню, как откуда-то из-под лошадиной морды вынырнул мальчик в рваной рубахе, босой, несмотря на холодный, дождливый день, крикнул: «Солдаты возвращаются!» — и опрометью бросился вперед.
Услышав пронзительный крик мальчика, в полуразвалившихся воротах и на порогах изб показались мужчины в рваных, с торчащей ватой шапках, а в окнах замелькали бледные лица женщин, повязанных старыми платками.
В первую минуту односельчане не узнали Вахита, но потом кто-то из них проговорил: «Ба, да не Вахит ли это?!» — нерешительно подошел к телеге и поздоровался. За ним потянулись и остальные, протягивая Вахиту руки. Вскоре образовалась небольшая толпа, крестьяне здоровались с приезжими, осматривали их с ног до головы с таким любопытством, будто смотрели представление балагана.
Стайка мальчиков бросилась вверх по улице с криком:
— Нужно взять сюенче у дедушки Галляма!
В несколько минут тихая улица деревни оживилась. Люди, смотревшие сквозь позеленевшие стекла окон, тоже вышли на улицу и окружили Вахита и его товарищей. Толпа росла, и поэтому они подвигались очень медленно вперед. Со всех сторон посыпались вопросы, на которые Вахит не успевал отвечать:
— Благополучно ли вернулся?
— Соскучился?
— Как он изменился! И узнать нельзя! Так они и дошли до ворот дома Вахита.
Первым вышел встречать Вахита отец Галлям. От большого волнения и радости он никак не мог попасть в рукава чекменя и, накинув его на плечи, открыл ворота и поздоровался с Вахитом. За ним торопливо вышла мать Вахита Фаузия.
— Вернулся мой сын, сын Вахит! — крикнула она и заплакала еще до того, как обняла сына.
Не успела она разжать свои руки, как из дому выбежала Марьям и с радостным криком бросилась к Вахиту:
— Вернулся, брат! Мой брат шакирд, ты вернулся, да?
Она схватила Вахита за правую руку и посмотрела на него глазами, полными слез. А Вахита уже обступили соседи, здоровались с ним и уверяли солдата, что они соскучились по нем.
Хотя Вахит и растерялся немного от такой встречи, но он ничем не выдал своего смущения и чинно поздоровался с каждым за руку. Затем, в сопровождении родителей и сестры, Вахит вошел в дом.