X
Ночь, оставившая неизгладимый след
Возбуждение солдат улеглось, реже велись разговоры об арестованных. Казалось, все вернулось на свои места, утихомирилось, и даже начальники поуняли свою злобу и придирчивость. В казарму вернулась прежняя спокойная жизнь.
Но «спокойная жизнь» продолжалась недолго.
Однажды среди ночи солдат подняли и приказали им быть в боевой готовности.
Разбуженные глубокой ночью, неизвестно зачем, солдаты недоумевали. Молча, не осмеливаясь заговорить друг с другом, под пристальными, придирчивыми и злобными взглядами унтер-офицеров, они в течение нескольких минут оделись, взяли по команде винтовки, вышли из казармы и, построившись на темпом дворе, двинулись в город.
На улицах было тихо. В тусклом свете луны маячили редкие фигуры жандармов и стражников, а тишина ночи нарушалась только стуком копыт, — это конные казаки патрулировали город, разъезжая по двое, по трое. К цокоту копыт теперь прибавились слитные звуки шагов солдат, ступающих тяжело, в ногу, и все это делало улицу какой-то невеселой, зловещей.
Солдаты, только что поднятые с коек, вначале шли автоматически, не сбросив с себя сна, но с течением времени, решив, что часть ведут на подавление нового мятежа, они стали сторожко поглядывать в боковые улицы, ожидая появления вооруженных людей. Но, вопреки всем опасениям, никто не двигался им навстречу. Наконец они миновали окраину и вышли к широкому, терявшемуся во тьме полю. Это еще больше удивило солдат. «Куда мы уходим из города в такое время?» — тревожились они.
Миновав по шоссе последние строения, они сошли в сторону, на неровное, перепаханное поле, и отошли от дороги с полверсты, оставляя темные следы по свежевыпавшему снегу. По команде офицера их остановили неподалеку от купы деревьев и построили цепью, в два ряда.
Теперь уже каждый ждал появления врага и приказа о начале боевых действий.
Но прошло с четверть часа, солдаты все стояли в напряженной неподвижности, когда с противоположной стороны поля показались многочисленные силуэты. Заметив их приближение, солдаты крепче сжали винтовки и, не сомневаясь, что это идут враги, ждали команды открыть огонь. Но этого не случилось, офицеры не проявляли никаких признаков беспокойства.
Наконец, люди, шедшие навстречу солдатам, остановились и тоже образовали цепь.
Слева подъехали конные и, словно замыкая обширное каре, молча остановились в ожидании чего-то.
Не понимая, зачем сюда собрались среди глубокой ночи такие силы и окружили запорошенное снегом поле, солдаты начали, было перешептываться, но раздались резкие окрики офицеров, и люди в цепи вынуждены были замолчать. Эта загадочность после напряжения последних недель была невыносима и сердца солдат горели гневом, наполнялись злостью, готовые вырваться из груди. Но каждый сдерживался, не зная мыслей стоящего рядом товарища, боясь доноса и измены, и пламя, бушующее в груди, находило выход только в тяжелом, учащенном дыхании.
Наконец, вдалеке показался большой силуэт чего-то странного, громоздкого, окруженный со всех сторон верховыми. Через несколько секунд в мягкий стук копыт вплелся скрип полозьев приближавшихся непривычно больших саней.
«Врагом», которого поджидало столько вооруженных людей, были эти громадные темные сани.
На санях, запряженных несколькими лошадьми и окруженных конными казаками, помещалась большая железная клетка. Сани медленно остановились среди поля, и теперь солдаты заметили, свежую землю, выброшенную из ямы, и четыре столба, вбитые рядом.
Солдаты вздрогнули от страха. Многие из них, поняв, что люди, сидевшие в санях, — это живые покойники, которых закопают в землю среди глубокой ночи, готовы были броситься вперед. Но сделать это было невозможно, и они застыли в молчаливом оцепенении, как люди, скованные по рукам и ногам, вынужденные бессильно наблюдать вспыхнувший пожар.
Тысячи глаз сквозь тусклый, скупой свет луны устремились на железную клетку, — солдаты ждали, когда из нее выведут людей.
Каждый знал: воинские части согнаны сюда по повелению злобной, черной силы, это она понуждает их хладнокровно наблюдать зверскую ночную расправу, она, если это понадобится ей, заставит каждого из них стрелять в товарища, колоть его тело штыком, и солдаты застыли на месте, словно они уже были вынуждены выполнять страшные приказы этой черной силы.
Люди, тесно окружавшие сани, расступились по чьему-то знаку, и двое часовых с громыханием открыли железную дверцу клетки. Загремели оковы на ногах и руках тех, кто выходил из клетки, и звон их резко отдался в ушах ближайших к саням солдат.
А сани, напоминавшие ляхет, устроенный на поверхности земли, передали свои жертвы вооруженным до зубов казакам, отъехали от ямы и остановились поодаль.
Осужденных было трое.
Три человека, которые шли суровым путем борьбы, поднимаясь на высокие ступени жизни, ныне были брошены из черной зловещей клетки в многотысячную толпу вооруженных людей; они в последний раз дышали чистым, вольным воздухом, в последний раз смотрели живым взглядом на заходящую луну, — жестокая, черная сила приговорила их к смерти.
Вооруженные люди окружили их и подвели к столбам.
Казалось, что пламя сердец, бьющихся в груди этих людей, опаляло мозг и сердце каждого солдата. У многих ослабели руки, сжимавшие ложе винтовки. Горячее дыхание солдат растворялось в морозном воздухе.
У Вахита отчаянно заколотилось сердце и в глазах потемнело. Теперь ему казалось, что раньше он не понимал жизни и высокий, сокровенный смысл ее открылся ему только сейчас.
Вахиту показалось, что одним из трех был Нури Сагитов, захотелось громко окликнуть его, крикнуть ему что-нибудь ободряющее.
Может быть, второй из этой тройки обреченных такой же крестьянский парень, как и Вахит, и дома его ждут старики родители, и юная, как Марьям, сестра, и молодая жена с сыном на руках? А третий… третий, быть может, трудился на фабрике или на заводе, и, попав в солдаты, он тоже, как Нури Сагитов, продолжал бороться против несправедливости и был вместе с теми, кто написал запретную книгу, кто рассовал ее по солдатским сундучкам…
«Если мне прикажут стрелять в них, — думал Вахит, повторяя мысли большинства солдат, — я не стану стрелять прямо, а пущу пулю вверх или в землю, только не в них. Я не приму участия в расстреле, не хочу мучений совести…»
Солдаты напряженно ждали дальнейших событий.
Светлело.
Осужденных привязали к столбам у ям. Теперь сердца солдат забились сильнее.
Подле осужденных возникла четвертая фигура. По широкой, развевающейся одежде все сразу узнали священника — он пришел исповедовать смертников. С Евангелием в руках он приблизился к осужденным и стал убеждать их покаяться перед смертью, чтобы уйти в иной мир чистыми от «грехов». Но они только взмахнули руками, прогоняя его прочь. Священник пожал плечами и отошел от этих «безбожников» и отчаянных «шайтанов». Подойдя к группе офицеров, он развел руками, словно говоря, что желал выполнить свой долг, тяжкую обязанность, возложенную на него царем, правительством и богом, но эти люди дерзко отказались от его услуг. И теперь вся ответственность падет на головы самих «грешников».
К осужденным подошел неестественно ровным, деревянным шагом один из офицеров и начал громко читать приговор военного суда.
— «…Тысяча девятьсот девятого года… числа… царя… — доносилось до слуха солдат, — спокойствие государства… — Тысячи людей напрягали слух. —…Они, будучи военнослужащими, нарушили данную ими присягу… находились в тайной партии, не подчинялись высочайшим повелениям царя, властям, совершали преступления против престола и отечества… Распространяли тайные книги и руководили бунтом солдат против своих начальников… — Голос офицера то затихал, то становился громче. Короткие порывы рассветного ветра поглощали некоторые слова приговора. —…совершили воинское преступление… обвиняются в подстрекательстве к бунту… Признать их виновными по статьям… лишить всех прав и приговорить к расстрелу».
Теперь ни у кого уже не было сомнений относительно ночного марша. После того, как был зачитан смертный приговор, дрогнули сердца даже тех солдат, которые слепо верили правительству, закралось и в их души сомнение и шевельнулась ненависть к тем, кто обрек смерти их товарищей. Вахит невольно вспомнил поучения «Мухтасара»:
«Сначала кяфирам предлагают принять иную веру; если они не соглашаются, следует обложить их данью за то, что они кяфиры; если они и на это не соглашаются, мусульмане выступают войной и убивают их…» Он подумал:
«Здесь нет и речи ни о неверных, ни о мусульманской вере, но царь и правительство по-своему призывают этих троих к вере».
Вахит всем своим существом был за осужденных, и его ненависть к палачам возрастала.
Мысли Вахита прервал громкий голос одного из осужденных.
— Нас не страшит ваша кара! — крикнул он. — Тысячи людей пойдут за нами! Мы умрем, не дрогнув, но подавшись назад!
Второй заговорил спокойнее, но тоже так громко, что его слышали все солдаты, замершие на поле.
— Товарищи солдаты! Вас угнетают жестокие законы правительства, вас заставляют поднимать винтовку против своих братьев, вы поневоле служите своим угнетателям. Вы еще не поняли, кто ваш враг и кто — друг. — Голос осужденного звучал с огромной силой и убежденностью. — Вы не понимаете своих классовых интересов, но вы не повинны в этом: вас угнетают всю жизнь и держат в невежестве. Вы скоро поймете, за что мы были осуждены на смерть! Вы отличите, кто ваш друг и кто враг, и винтовки, которые сейчас направлены на нас, вы направите на своих врагов! Мы верим в это и умираем радостно, протягивая вам дружескую, братскую руку. Мы верим в светлое будущее народа, в близкое освобождение рабочих и крестьян! Мы не боимся врагов и не желаем просить у них пощады! Долой кровопийц-палачей!
Каждая фраза, каждое гневное слово врезалось в мозг притихших солдат. Палачи бросились к осужденным и завязали им глаза. Кто-то, взмахнув саблей, подал знак полувзводу солдат, державших винтовки наизготовке.
Опытные руки мгновенно приладили получше винтовки, и сразу прогрохотал короткий залп. Громкий крик третьего осужденного: «Да здравствует пролетар…» —оборвался, и головы расстрелянных солдат безжизненно поникли.
Приговор проклятой черной силы, стремящейся к вечному господству на земле, был приведен в исполнение.
Тысячи солдат, приведенных сюда для безопасности палачей и страшного урока ради, содрогнулись при виде этой кровавой расправы. Казалось, что свинец палачей впился в их собственные тела, хлестнул по шеренгам, причинил муку каждому. Предсмертные слова осужденных звенели в ушах, перекрывая грохот выстрелов и свист пуль, и казалось, что их слова будут звучать вечно.
Солдаты не успели еще очнуться, как была дана команда построиться и вернуться в казармы.
Когда роты двинулись в обратный путь, тусклая желтоватая луна едва поглядывала на небе, а на востоке уже поднималась рассветная заря, — она сулила какую-то надежду людям и с каждой минутой становилась ярче и светлее.
Луна угасала, всходила заря. И в этом двойном, меняющемся свете солдаты уходили по шоссе от молчаливых, но навеки памятных могил. В молчании приблизились они к городу, а город встретил их заводскими гудками, напряженными голосами фабричных сирен, очнувшимися от сна рабочими окраинами.
Измотанные ночным маршем и напряжением минувших часов, солдаты вернулись в казармы с восходом солнца. Несмотря на то, что казармы были наводнены шпиками и соглядатаями, солдаты втихомолку обсуждали происшедшее:
— За что их расстреляли?
— Оказывается, они подстрекали к бунту…
— Против кого?
— Известно: против правительства…
— Откуда такое упорство? Ведь ради своего дела они согласны даже умереть!
— Поживем — поглядим и узнаем!
В разговорах солдат ясно сквозило желание осмыслить кровавые события минувшей ночи, понять их неизбежные последствия. Они все еще видели перед собой поникшие у столбов тела тех трех, а в ушах раздавалось грозное, призывное, бесстрашное: «Товарищи солдаты!..»
Введя осадное положение в городе, обыскав казармы и рабочие бараки, арестовав и расстреляв отважных людей, обвиненных «в измене государству», и заставив тысячи других наблюдать лютую казнь, власти не смогли закрыть рот народу и потушить огонь, пылавший в честных сердцах.
Сразу же после расстрела в городе и казармах были снова распространены революционные прокламации.
Хотя в казармах был учрежден строжайший надзор, в руки солдат попало несколько прокламаций, и их содержание передавалось устно, от одного к другому.
Вот что было написано в этих прокламациях:
«Умертвив наших товарищей и обагрив руки в их крови, палачи хотят вселить страх в наши сердца. Мы никогда не забудем тех, кого вырвали из наших рядов, и в ответ на террор усилим борьбу. Пусть продажные души не забывают, что вместо этих трех встанут тысячи борцов, что сердца их полны мужества и пламенного гнева. Честные люди поймут, за что борются люди, защищающие рабочих и крестьян. Придет время, и они повернут оружие против своих настоящих врагов. Мы знаем, кто является врагом наших товарищей — солдат из крестьян и рабочих, — и верим, что в будущем они повернут свое оружие против карателей, жандармов и палачей.
Товарищи солдаты! Вы должны понять, что вас обманули, что люди, борющиеся за ваше освобождение, жертвующие жизнью, есть, как и вы, сыновья рабочих и крестьян; вы должны понять, что, выступая против борцов за свободу народа, вы идете против своих интересов, против самих себя!..
Помните, что судьбы злодеев-чиновников, льющих нашу кровь ради интересов буржуев и палачей-офицеров, находятся в ваших руках. Тех, кто борется против зла и несправедливостей, они называют «изменниками отечества», чтобы обмануть вас и запугать. Не верьте им, не будьте бессловесным оружием!..
Пусть послужит для вас уроком то, что они расстреливают и гноят в тюрьмах наших товарищей. Нас не запугают, — мы готовы пожертвовать жизнью для победы над смертельными врагами народа.
В этой борьбе вы должны быть в наших рядах!
Смерть кровопийцам!
Да здравствует союз рабочих, крестьян и солдат!»
Эти слова вдохнули решимость в сердца давно колебавшихся солдат. Многие подумали: «Они и в самом деле правы: мы идем против своих братьев, мы ослабляем их и даем силу врагам».
Роковая ночь оставила неизгладимый след в сознании солдат. Даже и те, которые ничего не понимали до сих пор, глубоко задумались.
Предсмертные слова осужденного: «Мы не станем просить пощады у врагов и не устрашимся их. Смерть кровопийцам-палачам! Да здравствуют рабочие и крестьяне!» — не ослабевая, звучали в ушах солдат.
Кажется, теперь Вахит понял смысл многих слов, сказанных Нури Сагитовым. Теперь он пожалел и о том, как мало понимал до сих пор, и о том, что редко встречался с Сагитовым, пока еще была такая возможность. Очень захотелось увидеть его и поговорить с ним… Но Вахит подумал, что, может быть, Сагитов тоже казнен и его уже никогда не удастся увидеть. Или он жив и томится в тюрьме? И Вахит — потерял надежду на встречу с Нури Сагитовым.