VII
Cорок новых непременных обязанностей
Казарменная жизнь, ничем не напоминавшая привычного для новобранцев обихода, со всей ее неожиданной и жестокой строгостью, показалась молодым солдатам невыносимо тяжелой.
Помимо ежедневных солдатских учений и изнурительной зубрежки невесть, каких премудростей, они были вынуждены чистить сапоги и одежду не только, офицеров, но и унтер-офицеров, выполнять различные их поручения, и если они не сразу понимали начальственный окрик, или действовали нерасторопно, или нечаянно шевелились в строю, или не успевали вовремя отдать честь офицеру — их наказывали, заставляя часами выстаивать с винтовкой в деревенеющей руке. Их оболванили и превратили в безвольные, бессловесные, как машины, существа.
Новичкам трудно было запомнить чины своих начальников — фельдфебеля, взводного, ротного, батальонного командира, начальника дивизии — и всевозможные титулы, которые следовало произносить сообразно чинам офицеров, выражая им нижайшее почтение:
— Благородие…
— Высокоблагородие…
— Превосходительство…
— Высокопревосходительство…
Все это нужно было выучить, помнить, не путая, точно адресовать каждый титул и делать это только в надлежащих случаях. Было очень тяжело, встречая офицеров, замирать на месте, остолбенев, взяв под козырек и напряженно выпрямив ноги, стоять в таком положении, пока не пройдет офицер; а услышав что-нибудь из его уст, мгновенно отвечать: «Так точно!» — прибавляя соответствующий титул и всем своим видом выражая рабское подчинение. Это было труднее, чем твердить молитвы, зубрить по религиозным книгам сорок непременных обязанностей, труднее прежней науки или долгого неподвижного стояния во время намаза.
Необходимость выучить и запомнить царские имена — самого царя, царицы, матери царя и всего потомства — окончательно превращала голову новичка в чурбан.
Для того, чтобы они постигли всю премудрость солдатской науки, знали, в каких формах обязаны низшие чины выражать свое почтение встреченным начальникам, как держать себя с ними, и усвоили еще уйму всякой всячины, — каждому солдату дали маленькую книжечку и приказали выучить ее.
Хотя эта книга по размерам и напоминала «Условия веры» — книгу религиозного содержания, она резко отличалась от последней и, но своему содержанию и тем, что была написана по-русски.
Молодым башкирам и татарам, деревенским парням, которые прежде не знали и того, как называются по-русски хлеб и соль, не умели, и писать, вначале было очень трудно понимать и усваивать солдатскую науку.
Но новый знакомый Вахита запоминал все так быстро, словно он и раньше все знал.
— Тебе, верно, трудно выучить все это… — сказал он как-то после тяжелого дня, сочувственно глядя на Вахита.
Он хотел было добавить еще что-то, но его окликнули из отдаленного угла казармы.
— Нури Сагитов!
Он быстро направился туда, откуда раздался голос.
Вахит уже знал, парня зовут Нури, что фамилия его Сагитов, и не переставал удивляться его смелым суждениям.
Хотя Вахита и обижали немного насмешки Нури Сагитова над Ибрагимом и Ходжой Ахметом Ясави, и то, что он сравнил святые истины, изложенные в «Условиях веры», истины, Выучиваемые, как фарыз, с солдатской словестностью, которую без устали долбили новичкам, — по, поразмыслив немного и решив, что «на свете бывают разные люди, иные ничего не боятся», Вахит подавил свою обиду и, вспомнив в оправдание товарища, что Сагитов не имел счастья учиться в большом медресе, «простил» его.
Так как Сагитов всегда был приветлив, со всеми говорил душевно и искренне, его полюбили не только новички, но и те солдаты, что прибыли год назад и успели свыкнуться с казарменной жизнью. Всеобщая любовь подзадоривала его, подстегивала шутливую натуру Сагитова, и он разрешал себе такое говорить о начальствующих лицах, здешних порядках и «науках», чего другие не смели и помыслить. Под конец он всегда умел обратить свои речи в шутку, смягчая остроту своих смелых слов и ядовитых намеков.
Если кое-кто из чересчур благонамеренных солдат пытался по-своему истолковать иронические слова Нури Сагитова о том, что «наши крестьяне и рабочие таковы уж, что не приходится равняться с сильными мира сего», то чистые душой солдаты, только что оставившие соху или фабричный молот, знали цену его шуткам и умели защищать своего любимца.
— Чудак ты, Сагитов! — говорили они. Или:
— Ну и забавный же он, чего только не придумает!
— Если бы не было таких шутников, как бы тянулась наша невеселая жизнь?!
И каждая фраза, и то, как она произносилась, говорили о любви солдат к Сагитову.
Через несколько месяцев Сагитов знал уже все, что положено знать нижним чинам, и его назначили полковым писарем. Но Сагитов нисколько не был восхищен своим новым «чином» — мечтой каждого солдата; он по-прежнему проводил свободное время со старыми товарищами и оставался прост в обращении. Несмотря на повышение по службе, он ничуть не возгордился, и это только усиливало любовь солдат к нему.
Если солдат чего-нибудь не понимал или не знал, Нури Сагитов охотно помогал ему и терпеливо учил. Вахит испытал это на собственном опыте: он научился у Сагитова многим полезным вещам. Когда представлялась возможность, веселый писарь учил Вахита русским буквам и настойчиво убеждал его не прекращать учебы.
— Нужно знать русский язык, — говорил он серьезно, хмуря смуглый лоб, — без него тебе будет трудно. Хотя для жизни и не к чему запоминать эти титулы и зубрить чьи-то имена, да они для того хоть нужны, чтобы не получать кулаком по лицу и не стоять под ружьем… А ты вот учись хорошо хранить эту винтовку и метко стрелять, это всегда пригодится, — заметил он. Затем, опасливо оглядываясь по сторонам, он продолжал: — Да, она еще понадобится нам. Это очень дорогая штука…
Он часто заканчивал свою речь как-то непонятно для Вахита.
Вахит не знал, как понимать его: то ли винтовка понадобится для войны против врагов царя, то ли для сражения с кяфирами, как это описано в «книге о джихаде»? Вахит не знал, что и думать. Иногда его мучили недомолвки Нури Сагитова, и он решал про себя при удобном случае расспросить писаря, когда именно понадобится винтовка…