V
Зашумела вся деревня
Деревенские жители, у которых были сыновья призывного возраста, начали готовиться к призыву заранее, за несколько месяцев. «Если наш сын останется дома, — рассуждали они, — сыграем свадьбу. Если же ему не посчастливится и его возьмут в солдаты, все равно понадобятся деньги на дорогу». Родители Вахита встретили надвигающуюся беду, как и другие, допуская два возможных исхода дела. Его мать, тетя Фаузия, экономила, сколько было возможно, молоко от двух плохоньких коров и сумела запасти довольно много масла и сварила творог — эримчик. Выводя гусят, она нескольких из них заранее предназначила для Вахита.
Сестра Вахита Марьям еще с весны, когда она, забыв о сне и не щадя глаз, ткала холсты, заготовила побольше белого полотна для брата — на портянки, платки и прочие нужды.
Отец Вахита, дядя Галлям, размышляя над возможным исходом призыва, готовился продать одну из двух лошадей. Об этом он часто говорил с тетей Фаузией.
Перед отъездом Вахита на призыв ими овладело более приподнятое настроение, чем обычно: они позвали гостей, попросили произнести молитвы, прочли Коран и дали обеты выполнить множество добрых намерений.
Мать Вахита, представив, что сын ее уже призван, даже поплакала втихомолку. Когда же он уезжал на осмотр, она не сдержала слез и заплакала открыто. Марьям не отстала от нее, — отойдя в сторону, она вытерла глаза концом повязанного на голове платка. Вечером, после отъезда Вахита, они усердно читали намаз и, укладываясь спать, желали друг другу всего самого наилучшего. Ночью им снились приятные сны, а за утренним чаем каждый рассказывал, что ему приснилось.
Фаузия видела во сне, как Вахит вернулся, принес с собой много книг, но был невесел и почему-то не отвечал на вопросы.
Марьям привиделось, как ее брат шакирд, собираясь в мечеть, надел чалму и новый, белый, очень красивый халат… Выслушав ее рассказ, все обрадовались и истолковали сон так, что Вахита ни за что не возьмут в солдаты.
Дядя Галлям рассказал, что во сне он с Вахитом ходил на сенокос. Травы на покосе выросли высокие, по пояс. Они набрели на место, усеянное ягодами так густо, словно там был расстелен красный чекмень, и Вахит, залюбовавшись, стал собирать ягоды. Этот сон тоже обрадовал их.
Наконец и младший из детей дяди Галляма, Сабир, заявил, что он видел во сне брата, но как именно и в каком виде, не помнит. На его сон особого внимания не обратили.
Пересказав сны, привидевшиеся всем членам семьи, они истолковали их к лучшему и пожелали, чтобы такое истолкование совпало с доброй волей ангелов и чтобы те вовремя сказали «аминь». И во вторую ночь им снились сны, и опять они истолковали их к добру. Толкуя свои сны к лучшему, раздавая милостыню и щедро обещая совершить много угодных богу дел, они утешали себя и мечтали об исполнении всех своих сокровенных желаний.
Приближалось время возвращения парней, уехавших на осмотр, и не только родители и родственники призывников, но и все односельчане стали нетерпеливо ждать вестей об их судьбе.
О родителях и говорить нечего, они совсем лишились сна и аппетита. Каждый только и смотрел на дорогу, по которой должны были возвратиться призывники, каждый хотел услышать весть о том, что его сын не взят на службу.
И вот однажды все увидели человека, приближавшегося к деревне в пароконном экипаже, с кучером на передке. Вскоре послышался звон колокольчиков, и жители деревни разглядели седока.
— Да ведь это Ибрагим, — заговорили они разом, — сын бая Сулеймана!
Они не ошиблись. Человек, восседавший в пароконном экипаже, промчался мимо с шумом, разгоняя в стороны бродивших по улице гусей. Склонив голову набок, он не глядел на односельчан, словно его глаза были застланы пеленой. Лошади были взмылены, и с их крупов свисали клочья белой пены. Кучер был навеселе, а сам Ибрагим и вовсе пьян. Сойдя с повозки, он еле удержался на ногах.
Как только Ибрагим скрылся в воротах своей усадьбы, к дому Сулейман-бая сбежалось много народу. Те, что посмелее и попроворнее, зашли и во двор. Каждому не терпелось узнать, кто из их деревни призван в нынешнем году.
На все вопросы Ибрагим отвечал грубо:
— Кроме меня, всех взяли… Пусть идут, черт с ними! Что они знают…
И, качаясь, он ушел в дом.
Из слов Ибрагима никто ничего толком не понял. За него отвечал кучер, распрягавший рядом коней.
— Вахит, Шайбек — работник Сулейман-бая, сын Гайнуллы с нижнего конца деревни, сын пастуха Габуша Сайфулла, — равнодушно перечислял он имена призванных. — Наш Ибрай остался: оказывается у него сердце плохое… Разве его возьмут?! — добавил он, подмигнув крестьянам.
Тотчас же всей деревне стало известно, кто остался дома и кто призван.
Весть о том, что Вахит призван, произвела на его близких ошеломляющее впечатление.
Тетя Фаузия побрела в чулан и долго плакала там, держа в руке короткий валенок Вахита. У Марьям навернулись слезы на глаза, когда она взглянула на белую чалму брата, висевшую в глубине комнаты. Даже суровый дядя Галлям вышел в хлев, будто бы посмотреть за скотом, и вздыхал там, вспоминая Вахита. Пребывая в таком горе, они во все глаза высматривали Вахита, поджидая его приезда в тот же день. Для угощения Вахита в оставшиеся до военной службы дни прирезали курицу, начинили ее яйцами и густыми сливками и бросили в кипящий котел.
То, что здоровяк Ибрагим, сын Сулейман-бая, не был призван в солдаты, вызвало в деревне много толков.
— Как же ему не оставаться, — говорили люди, — ведь у них тугая мошна! Они заранее повидали начальников и заткнули им рты, потому Ибрагим и остался. Они-то знают, как подмазать… Поистине, баи действуют повелением, а бедные — своей силой.
Никто не сомневался, что Ибрагим не был взят в солдаты благодаря своим деньгам и богатству. Но злость односельчан на Ибрагима и ограничилась подобным роптанием: бедняки знали, что если бы даже и подали жалобу, она ничего не изменила бы.
Вахит приехал только к вечеру. Бросившись на встречу, Фаузия обняла Вахита, проговорила: «Милый, ты действительно призван?» — и тут же заплакала.
Воскликнув: «Брат мой, уезжаешь?!» — следом за ней заплакала и Марьям. Дядя Галлям крепился.
Такая встреча расстроила Вахита и, оставив родных у ворот, он поспешно вошел в дом.
Дома, успокаивая родителей и сестру Марьям, он сказал:
— Не горюйте напрасно, не меня одного призвали… Это ведь не ссылка в Сибирь.
Вахит бодрился, старался показать им, что он не очень огорчен.
Фаузия никак не могла успокоиться.
— Это так, милый, так… — повторяла она встревожено.— Ты, шакирд, призван на царскую службу. — Мать снова заплакала.
Тоскливое настроение немного рассеялось только после того, когда они вдоволь нагляделись на Вахита и разговор перешел на другие темы. Не спуская с Вахита широко открытых глаз, тетя Фаузия и дядя Галлям утешали себя.
— Это, наверное, божье предопределение, — сказала Фаузия.
— Пока не увидишь всего, что суждено, в могилу не ляжешь, — поддержал ее дядя Галлям. — Все образуется…
— Ученый человек нигде не пропадет, — успокаивали они друг друга.
Хотя с течением времени плач по поводу отъезда Вахита слышался все реже, сердца его родителей ныли по-прежнему и разговоры о солдатчине не прекращались. Думая о том, что Вахит уедет в неведомые края, о которых здесь и не слыхивали, они старались по возможности держать Вахита подле себя, угощали его лучшими кусками, не зная, куда и посадить.
Так как Вахит был шакирдом, ученым человеком, он в былые времена и не разговаривал как следует с батраком Сулейман-бая Шайбеком и Сайфуллой; сыном пастуха Габуша. Теперь же, со времени призыва, они сблизились. Почти ежедневно Шайбек и Сайфулла приходили к Вахиту. Их будущая жизнь складывалась почти одинаково, потому они и сетовали на судьбу и тужили вместе.
Шайбек жаловался им на Сулейман-бая, который не захотел сказать ему теплое слово на прощание, хотя Шайбек батрачил у него много лет, не разгибая спины, а на просьбу парня дать ему денег под расчет ответил с улыбкой: «Зачем тебе нужны там деньги? Солдата обеспечивает всем царь. Твои деньги у меня не пропадут, получишь по возвращении!»
Сайфулла посетовал на то, что не собрал и малой толики денег на дорогу.
Вахит рассказывал новым друзьям, как трудно уходить в солдаты шакирду, и делился с ними своей печалью.
Тетя Фаузия, слушая парней, жалела каждого из них. Она старалась угостить их всем, что было в доме, а в трудные дни попотчевать хотя бы чаем.
Весь месяц до отъезда Вахита Марьям тоже пришлось много поработать. Она сшила брату новую рубашку, подрубила края его портянок, платков. Марьям сшила также по смене белья Шайбеку и Сайфулле.
За работой и сборами быстро промелькнули дни. С приближением дня отъезда новобранцев Вахита окружали все большим вниманием, старались всласть угостить его и досыта наглядеться на бедного шакирда.
Когда Вахит собрался в соседнюю деревню, проститься со своими товарищами по медресе и получить благословение учителя, родители упрашивали его поскорей вернуться.
— Возвращайся не позднее завтрашнего дня, родной!
Оказалось, что, кроме Вахита, в солдаты призвано еще несколько учеников. Они встретились в медресе и последнюю ночь провели вместе, во взаимных жалобах. На следующий день вместе отправились к хазрету, каждый отдал ему заранее приготовленное садака и испросил у хазрета напутственную молитву.
Осмотрев шакирдов. уходящих в солдаты, хазрет сказал:
— Хорошо служите его величеству царю, подчиняйтесь его высоким чиновникам… Старайтесь не пропускать намаз, не забывайте выученных вами молитв, повторяйте их всегда…
Хазрет долго читал им наставления и, благословив, проводил шакирдов из медресе.
Расставшись с медресе, где они прожили много лет, и с учителем, обучавшим их так долго, они разошлись по родным деревням, по своим домам, думая о скором и неизбежном отъезде в неведомые края.
Дома Вахита встретили как самого желанного, самого дорогого человека. Последние два дня он провел, никуда не отлучаясь, считая часы и минуты, оставшиеся до расставания.